Януш Корчак. Как любить ребёнка. Книга о воспитании. Публикация 1

ПРАВО РЕБЕНКА НА УВАЖЕНИЕ

Пренебрежение - недоверие
С ранних лет мы растем в сознании, что большое - важнее, чем малое.
- Я большой,- радуется ребенок, когда его ставят на стол.
- Я выше тебя,- отмечает он с чувством гордости, меряясь с ровесником.
Неприятно вставать на цыпочки и не дотянуться, трудно мел­кими шажками поспевать за взрослым, из крохотной ручонки вы­скальзывает стакан. Неловко и с трудом влезает ребенок на стул, в коляску, на лестницу; не может достать дверную ручку, посмотреть в окно, что-либо снять или повесить, потому что высоко. В толпе за­слоняют его, не заметят и толкнут. Неудобно, неприятно быть ма­леньким.
Уважение и восхищение вызывает большое, то, что занимает много места. Маленький же повседневен, неинтересен. Маленькие люди - маленькие и потребности, радости и печали.
Производят впечатление - большой город, высокие горы, боль­шие деревья. Мы говорим:
- Великий подвиг, великий человек.
А ребенок мал, легок, не чувствуешь его в руках. Мы должны на­клониться к нему, нагнуться.
А что еще хуже, ребенок слаб.
Мы можем его поднять, подбросить вверх, усадить против воли, можем насильно остановить на бегу, свести на нет его усилия.
Всякий раз, когда он не слушается, у меня про запас есть сила. Я говорю: «Не уходи, не тронь, подвинься, отдай». И он знает, что обязан уступить; а ведь сколько раз пытается ослушаться, прежде чем поймет, сдастся, покорится!
Кто и когда, в каких исключительных условиях осмелится толк­нуть, тряхнуть, ударить взрослого? А какими обычными и невинны­ми кажутся нам наши шлепки, волочения ребенка за руку, грубые «ласковые» объятия!
Чувство слабости вызывает почтение к силе; каждый, уже не только взрослый, но и ребенок постарше, посильнее, может выразить в грубой форме неудовольствие, подкрепить требование силой, за­ставить слушаться: может безнаказанно обидеть. Мы учим на собственном примере пренебрежительно относиться к тому, что слабее. Плохая наука, мрачное предзнаменование.
Облик мира изменился. Уже не сила мускулов выполняет рабо­ты и обороняет от врага, не сила мускулов вырывает у земли, у моря и лесов владычество, благосостояние и безопасность. Закабален­ный раб - машина! Мускулы утратили свои исключительные права и цену. Тем больший почет уму и знаниям.
Подозрительный чулан, скромная келья мыслителя разрослись в залы исследовательских институтов. Нарастают этажи библиотек, полки гнутся под тяжестью книг. Святыни гордого разума запол­нились людьми. Человек науки творит и повелевает. Иероглифы цифр и знаков опять и опять обрушивают на толпы новые достиже­ния, свидетельствуя о мощи человечества. Все это надо охватить па­мятью и постичь.
Продлеваются годы упорной учебы, все больше школ, экзаменов, печатного слова. А ребенок маленький, слабенький, живет еще не­долго - не читал, не знает...
Грозная проблема - как делить завоеванные пространства, ка­кие и кому давать задания и вознаграждения, как освоить покорен­ный земной шар. Сколько и как разбросать мастерских, чтобы на­кормить алчущие труда руки и мозг, как удержать человечий муравейник в повиновении и порядке, как застраховать себя от злой воли и сумасбродства личности, как наполнить часы жизни действием, отдыхом, развлечениями, уберечь от апатии, пресыщения, скуки. Как сплачивать людей в дисциплинированные союзы, облегчать взаимопонимание; когда разъединять и делить. Здесь подгонять, ободрять, там сдерживать, здесь разжигать пыл, там гасить.
Осторожно действуют политики и законодатели, да и то часто ошибаются.
И о ребенке взрослые совещаются и решают; но кто станет у на­ивного спрашивать его мнения, его согласия: что он может сказать?
Кроме ума и знаний в борьбе за существование и за вес в обществе помогает смекалка. Человек расторопный чует поживу и срывает куш; вопреки всем расчетам, сразу и легко зашибает деньгу; пора­жает и вызывает зависть. Досконально приходится знать человека, и уже не алтари, а хлева жизни. А ребенок семенит беспомощно с учебником, мячом и куклой, смутно чувствуя, что без его участия где-то над ним совершается что-то важное и большое, что решает, есть ему доля или нет доли, ка­рает и награждает и сокрушает.
Цветок - предвестник будущего плода, цыпленок станет кури­цей-несушкой, телка будет давать молоко. А до тех пор - старания, траты и забота - убережешь ли, не подведет ли? Все растущее вызывает тревогу, долго ведь приходится ждать; может быть, и будет опорой старости, и воздаст сторицею. Но жизнь знает засухи, заморозки и град, которые побивают и губят жатву. Мы ждем предзнаменований, хотим предугадать, оградить; тревожное ожидание того, что будет, усиливает пренебрежение к тому, что есть.
Мала рыночная стоимость несозревшего. Лишь перед законом и богом цвет яблони стоит столько же, что и плод, и зеленые всходы - сколько спелые нивы. Мы пестуем, заслоняем от бед, кормим и обучаем. Ребенок по­лучает все без забот; чем он был бы без нас, которым всем обязан? Исключительно, единственно и все - мы. Зная путь к успеху, мы указываем и советуем. Развиваем до­стоинства, подавляем недостатки. Направляем, поправляем, при­учаем. Он - ничто, мы - все. Мы распоряжаемся и требуем послушания. Морально и юридически ответственные, знающие и предвидящие, мы единственные судьи поступков, душевных движений, мыслей и намерений ребенка. Мы поручаем и проверяем выполнение по нашему хотению и ра­зумению - наши дети, наша собственность - руки прочь!
(Правда, кое-что изменилось. Уже не только воля и исключи­тельный авторитет семьи - еще осторожный, но уже общест­венный контроль. Слегка, незаметно.)
Нищий распоряжается милостыней как заблагорассудится, а у ребенка нет ничего своего, он должен отчитываться за каждый даром полученный в личное пользование предмет. Нельзя порвать, сломать, запачкать, нельзя подарить, нельзя с пренебрежением отвергнуть. Ребенок должен принять и быть до­вольным. Все в назначенное время и в назначенном месте, благора­зумно и согласно предназначению. Может быть, поэтому он так ценит ничего не стоящие пустячки, которые вызывают у нас удивление и жалость: разный хлам - един­ственная по-настоящему собственность и богатство - шнурок, ко­робок, бусинки. Взамен за эти блага ребенок должен уступать, заслуживать хоро­шим поведением - выпроси или вымани, но только не требуй! Нич­то ему не причитается, мы даем добровольно. (Возникает печальная аналогия: подруга богача.)
Из-за нищеты ребенка и милости материальной зависимости отношение взрослых к детям аморально. Мы пренебрегаем ребенком, ибо он не знает, не догадывается, не предчувствует. Не знает трудностей и сложности жизни взрослых, не знает, откуда наши подъемы и упадки и усталость, что нас лишает покоя и портит нам настроение; не знает зрелых поражений и банк­ротств. Легко отвлечь внимание наивного ребенка, обмануть, утаить от него.
Он думает, что жизнь проста и легка. Есть папа, есть мама; отец зарабатывает, мама покупает. Ребенок не знает ни измены долгу, ни приемов борьбы взрослых за свое и не свое. Свободный от материальных забот, от соблазнов и от сильных потрясений, он не может о них и судить. Мы его разгадываем моментально, пронзаем насквозь небрежным взглядом, без предваритель­ного следствия раскрываем неуклюжие хитрости.
А быть может, мы обманываемся, видя в ребенке лишь то, что хотим видеть? Быть может, он прячется от нас, быть может, втайне страдает? Мы опустошаем горы, вырубаем деревья, истребляем диких зве­рей. Там, где раньше были дебри и топи,- все многочисленнее селе­ния. Мы насаждаем человека на новых землях. Нами покорен мир, нам служат и зверь, и железо; порабощены цветные расы, определены в общих чертах взаимоотношения наций и задобрены массы. Далеко еще до справедливых порядков, больше на свете обид и мытарств.
Несерьезными кажутся ребячьи сомнения и протесты. Светлый ребячий демократизм не знает иерархии. Прежде вре­мени печалит ребенка пот батрака и голодный ровесник, злая доля Савраски и зарезанной курицы. Близки ему собака и птица, ровня -бабочка и цветок, в камушке и ракушке он видит брата. Чуждый вы­сокомерию выскочки, ребенок не знает, что душа только у человека.
Мы пренебрегаем ребенком, ведь впереди у него много часов жиз­ни. Чувствуем тяжесть наших шагов, неповоротливость корыстных движений, скупость восприятий и переживаний. А ребенок бегает и прыгает, смотрит на что попало, удивляется и расспрашивает; лег­комысленно льет слезы и щедро радуется. Ценен погожий осенний день, когда солнце редкость, а весной и так зелено. Хватит и кое-как, мало ему для счастья надо, стараться не к чему. Мы поспешно и небрежно отделываемся от ребенка. Пре­зираем многообразие его жизни и радость, которую ему легко дать. Это у нас убегают важные минуты и годы; у него время терпит, успеет еще, подождет. Ребенок не солдат, не обороняет родину, хотя вместе с ней и страдает. С его мнением нет нужды считаться, не избиратель: не заявляет, не требует, не грозит. Слабый, маленький, бедный, зависящий - ему еще только быть гражданином. Снисходительное ли, резкое ли, грубое ли, а все - пренебреже­ние. Сопляк, еще ребенок - будущий человек, не сегодняшний. По-настоящему он еще только будет. Присматривать, ни на минуту не сводить глаз. Присматривать, не оставлять одного. Присматривать, не отходить ни на шаг. Упадет, ударится, порежется, испачкается, прольет, порвет, сло­мает,испортит, засунет куда-нибудь, потеряет, подожжет, впустит в дом вора. Повредит себе, нам, покалечит себя, нас, товарища по игре
Надзирать - никаких самостоятельных начинаний - полное право контроля и критики. Не знает сколько и чего ему есть., сколько и когда ему пить, не знает границ своих сил. Стало быть, стоить на страже диеты, сна, отдыха.
Как давно? С какого времени? Всегда. С возрастом недоверие к ребёнку принимает иной характер, но не уменьшается, а даже воз­растает. Ребенок не различает, что важно, а что неважно. Чужды ему по­рядок, систематический труд. Рассеянный, он забудет, пренебре­жет, упустит. Не знает, что своим будущим за все ответит. Мы должны наставлять, направлять, приучать, подавлять, сдер­живать, исправлять, предостерегать, предотвращать, прививать, преодолевать. Преодолевать капризы, прихоти, упрямство. Прививать осторожность, осмотрительность, опасения и беспо­койство, умение предвидеть и даже предчувствовать. Мы, опытные, знаем, сколько вокруг опасностей, засад, ловушек, роковых случайностей и катастроф. Знаем, что и величайшая осторожность не дает полной гаран­тии - и тем более мы подозрительны: чтобы иметь чистую со­весть, и случись беда, так хоть не в чем было себя упрекнуть. Мил ему азарт шалостей, удивительно, как он льнет именно к дурному. Охотно слушает дурные нашептывания, следует самым плохим примерам. Портится легко, а исправить трудно. Мы ему желаем добра, хотим облегчить; весь свой опыт отдаем без остатка: протяни только руку - готовое! Знаем, что вредно детям, помним, что повредило нам самим, пусть хоть он избежит этого, не узнает, не испытает.
«Помни, знай, пойми». «Сам убедишься, сам увидишь». Не слушает! Словно нарочно, словно назло. Приходится следить, чтобы послушался, приходится следить, чтобы выполнил. Сам он явно стремится ко всему дурному, выби­рает худший, опасный путь. Как же терпеть бессмысленные проказы, нелепые выходки, необъяснимые вспышки? Подозрительно выглядит первичное существо. Кажется по­корным и невинным, а по существу хитро и коварно. Умеет ускользнуть от контроля, усыпить бдительность, обмануть. Всегда у него готова отговорка, увертка, утаит, а то и вовсе солжет. Ненадежный, вызывает разного рода сомнения. Презрение и недоверие, подозрения и желание обвинить. Печальная аналогия: дебошир, человек пьяный, взбунтовавший­ся, сумасшедший. Как же - вместе, под одной крышей?
Неприязнь
Это ничего. Мы любим детей. Несмотря ни на что, они наша услада, бодрость, надежда, радость, отдых, светоч жизни. Не спу­гиваем, не обременяем, не терзаем; дети свободны и счаст­ливы... Но отчего они как бы бремя, помеха, неудобный привесок? От­куда неприязнь к любимому ребенку? Прежде чем он мог приветствовать этот негостеприимный мир, в жизнь семьи уже вкрались растерянность и ограничения. Канули безвозвратно краткие месяцы долгожданной законной радости. Длительный период неповоротливого недомогания завершают болезнь и боли, беспокойные ночи и дополнительные расходы. Ут­рачен покой, исчез порядок, нарушено равновесие бюджета. Вместе с кислым запахом пеленок и пронзительным криком но­ворожденного забряцала цепь супружеской неволи. Т
яжело, когда нельзя договориться и надо додумывать и дога­дываться.
Но мы ждем, быть может, даже и терпеливо. А когда наконец он начнет ходить и говорить,- путается под ногами, все хватает, лезет во все щели, основательно-таки мешает и вносит непорядок - маленький неряха и деспот. Причиняет ущерб, противопоставляет себя нашей разумной воле. Требует и понимает лишь то, что его душеньке угодно.
Не следует пренебрегать мелочами: обида на детей складывается и из раннего вставания, и смятой газеты, пятен на платьях и обоях, обмоченного ковра, разбитых очков и сувенирной вазочки, пролито­го молока и духов и гонорара врачу.
Спит не тогда, когда нам желательно, ест не так, как нам хочется; мы-то думали - засмеется, а он испугался и плачет. А хрупок как! Любой недосмотр грозит болезнью, суля новые трудности. Если один из родителей прощает, другой - в пику тому - не спускает и придирается; кроме матери имеют свое мнение о ребен­ке отец, няня, прислуга и соседка; и наперекор матери или тайком наказывают ребенка.
Маленький интриган бывает причиной трений и неладов между взрослыми; всегда кто-нибудь недоволен и обижен. За поблажку одного ребенок отвечает перед другим. Часто за мнимой добротой скрывается простая небрежность, ребенок делается ответчиком за чужие вины.
(Девочки и мальчики не любят, когда их называют: дети. Общее с самыми маленькими название заставляет отвечать за давнее про­шлое, разделять дурную репутацию малышей, выслушивать мно­гочисленные попреки, к ним, старшим, уже не относящиеся.) Как редко ребенок бывает таким, как нам хочется, как часто рост его сопровождается чувством разочарования! - Кажется, ведь уже должен бы... Взамен того, что мы даем ему добровольно, он обязан старать­ся и вознаграждать, обязан понимать, соглашаться и уметь отказы­ваться; и прежде всего - испытывать благодарность. И обязанно­сти, и требования с годами растут, а выполняются чаще всего мень­ше и иначе, чем мы хотели бы. Часть идущего на воспитание времени, прав, пожеланий мы пере­даем школе. Удваивается бдительность, повышается ответствен­ность, возникают столкновения противоречивых полномочий. Обна­руживаются недостатки.
Родители благосклонно простят ребенка: потворство их вытекает из ясного сознания вины, что дали ему жизнь, нанесли вред, искале­чив. Порой мать ищет во мнимой болезни ребенка оружие против чужих обвинений и собственных сомнений.
Вообще голос матери не вызывает доверия. Он пристрастен, не­компетентен. Обратимся лучше к мнению опытных воспитателей-специалистов: заслуживает ли ребенок нашего расположения? Воспитатель в частном доме редко находит благоприятные ус­ловия для работы с детьми. Скованный недоверчивым контролем, он вынужден лавировать между чужими указками и своими убеждениями, извне идущим тре­бованием и своим покоем и удобством. Отвечая за вверенного ему ребенка, он терпит последствия сомнительных решений законных опекунов и работодателей. Вынужденный утаивать и обходить трудности, воспитатель лег­ко может деморализоваться, привыкнуть к двуличию - озлобится и обленится.
С годами расстояние между тем, что хочет взрослый и к чему стремится ребенок, увеличивается: растет знание нечистых способов порабощения.
Появляются жалобы на неблагодарную работу: если бог хочет кого покарать, то делает его воспитателем. Дети, живые, шумные, интересующиеся жизнью и ее загадками, нас утомляют; их вопросы и удивление, открытия и попытки - часто с неудачным результатом - терзают. Реже мы - советчики, утешители, чаще - суровые судьи. Не­медленный приговор и кара дают один результат: проявления скуки и бунта будут реже, зато сильнее и упорнее. Стало быть, усилить над­зор, преодолеть сопротивление, застраховать себя от неожиданностей.
Так катится воспитатель по наклонной плоскости: пренебрегает, не доверяет, подозревает, следит, ловит, журит, обвиняет и наказывает, ищет приемлемых способов, чтобы не допус­тить повторения; все чаще запрещает и беспощаднее принуждает, не хочет видеть стараний ребенка получше написать страницу или заполнить час жизни; сухо констатирует: плохо. Редка лазурь прощений, часты багрянцы гнева и возмущения. Насколько большего понимания требует воспитание группы детей, насколько легче впасть здесь в ошибку обвинений и обид! Один маленький, слабенький и то утомляет, единичные проступки и то сердят; а как надоедлива, навязчива и неисповедима в своих реакциях толпа! Поймите же наконец: не дети, а толпа. Масса, банда, свора - не дети. Ты сжился с мыслью, что ты сильный, и вдруг чувствуешь себя маленьким и слабым. Толпа, этот великан с большим общим весом и суммой громадного опыта, то сплачивается в солидарном отпоре, то распадается на десятки пар ног и рук - голов, каждая из которых таит иные мысли и сокровенные желания. Как трудно бывает новому воспитателю в классе или в интернате, где дети, содержавшиеся в строгом повиновении,- обнаглевшие и опустошенные - организовались на основах бандитского насилия! Как сильны они и грозны, когда общими усилиями ударят в твою во­лю, желая прорвать плотину,- не дети, стихия! Сколько их, скрытых революций, о которых воспитатель умал­чивает; ему стыдно признаться, что он слабее ребенка. Раз проученный, воспитатель ухватится за любое средство, что­бы подавить, покорить. Никаких фамильярностей, невинных шуток; никаких бурчаний в ответ, передергиваний плечами, жестов досады, упрямого молчания, гневных взглядов! Вырвать с корнем, мститель­но выжечь пренебрежение и злобную строптивость! Вожаков он под­купит особыми правами, подберет себе приспешников, не позабо­тится о справедливости наказаний, были бы суровы,- в назидание, чтобы вовремя погасить первую искру бунта, чтобы толпа-богатырь даже мысленно не отваживалась разгуляться или ставить требова­ния. Слабость ребенка может пробуждать нежность, сила ребячьей массы возмущает и оскорбляет. Существует ложное обвинение, что от дружеского обращения ребята наглеют, и ответом на доброту будут недисциплинирован­ность и беспорядки. Но не станем называть добротой беспечность, неумение и бес­помощную глупость. Кроме продувных хапуг и мизантропов, среди воспитателей встречаются люди никчемные, не удержавшиеся ни на одной работе, не способные ни к какому ответственному посту. Бывает, учитель заигрывает с детьми, хочет быстро, дешево, без труда вкрасться в доверие. Хочет порезвиться, если в хорошем на­строении, а не кропотливо организовывать жизнь коллектива. Под­час эти барские поблажки перемежаются с приступами дурного настроения. Такой учитель делает себя посмешищем в глазах детей. Бывает, честолюбцу кажется, что легко переделать человека, убеждая и ласково наставляя: стоит лишь растрогать и выманить обещание исправиться. Такой учитель раздражает и надоедает. Бывает, напоказ - друзья, на словах - союзники, на деле - коварнейшие враги и обидчики. Такие учителя вызывают отвра­щение.
Ответом на третирование будет пренебрежение, на дружелю­бие - неприязнь, бунт, на недоверие - конспирация. Годы работы все очевиднее подтверждали, что дети заслуживают уважения, доверия и дружеского отношения, что нам приятно быть с ними в этой ясной атмосфере ласковых ощущений, веселого сме­ха, первых бодрых усилий и удивлений, чистых, светлых и милых ра­достей, что работа эта живая, плодотворная и красивая.
Одно лишь вызывало сомнение и беспокойство. Отчего подчас самый надежный - и подведет? Отчего - прав­да, редко, но бывают - внезапные взрывы массовой недисциплини­рованности всей группы? Может, и взрослые не лучше, только более солидные, надежные, спокойней можно на них положиться?
Я упорно искал и постепенно находил ответ.
1. Если воспитатель ищет в детях черты характера и достоинст­ва, которые кажутся ему особо ценными, если хочет сделать всех на один лад, увлечь всех в одном направлении, его введут в заблуж­дение: одни подделаются под его требования, другие искренне под­дадутся внушению - до поры до времени. А когда выявится дей­ствительный облик ребенка, не только воспитатель, но и ребенок бо­лезненно ощутит свое поражение. Чем больше старание замаскиро­ваться или повлиять - тем более бурная реакция; ребенку, раскры­тому в самых своих доподлинных тенденциях, уже нечего терять. Какая важная отсюда вытекает мораль!
2. Одна мера оценки у воспитателя, другая у ребят: и он, и они видят душевное богатство; он ждет, чтобы это душевное богатство развилось, а они ждут, какой им будет прок от этих богатств уже те­перь: поделится ли ребенок, чем владеет, или сочтет себя вправе не дать - гордый, завистливый эгоист, скряга! Не расскажет сказки, не сыграет, не нарисует, не поможет и не услужит - «будто одолжение делает», «упрашивать надо». Попав в изоляцию, ребенок широким жестом хочет купить благосклонность у своего ребячьего общества, которое радостно встречает перемену. Не вдруг испортил­ся, а, наоборот, понял и исправился.
3. Все подвели, всем скопом обидели. Я нашел объяснение в книжке о дрессировке зверей - и не скрываю источника. Лев не тогда опасен, когда сердится, а когда ра­зыграется, хочет пошалить; а толпа сильна, как лев... Решение надо искать не столько в психологии, сколько - и это чаще - в медицине, социологии, этнологии, истории, поэзии, крими­налистике, в молитвеннике и в учебнике по дрессировке. Ars 1оngа *.
4. Настал черед самого солнечного (о, хоть бы не последнего!) объяснения. Ребенка может опьянить кислород воздуха, как взрос­лого водка. Возбуждение, торможение центров контроля, азарт, затмение; как реакция - смущение, неприятный осадок - изжо­га, сознание вины. Наблюдение мое клинически точно. И у самых по­чтенных граждан может быть слабая голова.
Не порицать: это ясное опьянение детей вызывает чувство рас­троганности и уважения, не отдаляет и разделяет, а сближает и де­лает союзниками. Мы скрываем свои недостатки и заслуживающие наказания поступки. Критиковать и замечать наши забавные особенности, дур­ные привычки, смешные стороны детям не разрешается. Мы строим из себя совершенства. Под угрозой высочайшей обиды оберегаем тайны господствующего класса, касты избранных - приобщенных к высшим таинствам. Обнажать бесстыдно и ставить к позорному столбу можно лишь ребенка. Мы играем с детьми краплеными картами; слабости детского воз­раста бьем тузами достоинств взрослых. Шулеры, мы так подтасо­вываем карты, чтобы самому плохому в детях противопоставить то, что в нас хорошо и ценно. Где наши лежебоки и легкомысленные лакомки-гурманы, дураки, лентяи, лодыри, авантюристы, люди недобросовестные, плуты, пья­ницы и воры? Где наши насилия и явные и тайные преступления? Сколько дрязг, хитростей, зависти, наговоров, шантажей, слов, что калечат, дел, что позорят! Сколько тихих семейных трагедий, от ко­торых страдают дети, первые мученики - жертвы! И смеем мы обвинять и считать их виновными?! А ведь взрослое общество тщательно просеяно и процежено. Сколько человеческих подонков и отбросов унесено водосточными канавами, вобрано могилами, тюрьмами и сумасшедшими домами!
Мы велим уважать старших, опытных, не рассуждая; а у ребят есть и более близкое им начальство - подростки, с их навязчивым подговариванием и давлением. Преступные и неуравновешенные ребята бродят без призора и пихаются, расталкивают и обижают, заражают. И все дети несут за них солидарную ответственность (ведь и нам, взрослым, подчас от них чуть-чуть достается). Эти немногочисленные возмущают обще­ственное мнение, выделяясь яркими пятнами на поверхности дет­ской жизни; это они диктуют рутине ее методы: держать детей в по­виновении, хотя это и угнетает, в ежовых рукавицах, хотя это и ра­нит, обращаться сурово, что значит грубо.
Мы не позволяем детям организоваться; пренебрегая, не доверяя, недолюбливая, не заботимся о них; без участия знатоков нам не справиться; а знатоки - это сами дети. Неужели мы столь некритичны, что ласки, которыми мы преследуем детей, выражают у нас расположение? Неужели мы не пони­маем, что, лаская ребенка, это мы принимаем его ласку, беспомощно прячемся в его объятия, ищем защиты и прибежища в часы бездомной боли, бесхозной покинутости - слагаем на него тяжесть стра­даний и печалей?
Всякая иная ласка - не бегства к ребенку и не мольбы о надеж­де - это преступные поиски и пробуждение в нем чувственных ощу­щений.
«Обнимаю, потому что мне грустно. Поцелуй, тогда дам». Эгоизм, а не расположение. Право на уважение Есть как бы две жизни: одна - важная и почтенная, а дру­гая - снисходительно нами допускаемая, менее ценная. Мы гово­рим: будущий человек, будущий работник, будущий гражданин. Что они еще только будут, что потом начнут по-настоящему, что всерьез это лишь в будущем. А пока милостиво позволяем им путаться под ногами, но удобнее нам без них.
Нет! Дети были, и дети будут. Дети не захватили нас врасплох и ненадолго. Дети - не мимоходом встреченный знакомый, которого можно наспех обойти, отделавшись улыбкой и поклоном. Дети составляют большой процент человечества, населения, на­ции, жителей, сограждан - они наши верные друзья. Есть, были и будут.
Существует ли жизнь в шутку? Нет, детский возраст - долгие, важные годы в жизни человека. Жестокие законы Древней Греции и Рима позволяют убить ре­бенка. В средние века рыбаки вылавливают из рек неводом тела утопленных младенцев. В XVII веке в Париже детей постарше про­дают нищим, а малышей у собора Парижской богоматери раздают даром. Это еще очень недавно! И по сей день ребенка бросают, ког­да он помеха.
Растет число внебрачных, подкинутых, беспризорных, эксплуа­тируемых, развращаемых, истязуемых детей. Закон защищает их, но в достаточной ли мере? Многое изменилось на свете; старые законы требуют пересмотра.
Мы разбогатели. Мы пользуемся уже плодами не только своего труда. Мы наследники, акционеры, совладельцы громадного состоя­ния. Сколько у нас городов, зданий, фабрик, копей, гостиниц, театров! Сколько на рынках товаров, сколько кораблей их перевозит. Налетают потребители и просят продать. Подведем баланс, сколько из общей суммы причитается ребенку, сколько падает на его долю не из милости, не как подаяние. Проверим на совесть, сколько мы выделяем в пользование ребячье­му народу, малорослой нации, закрепощенному классу. Чему равно наследство и каким обязан быть дележ; не лишили ли мы, нечестные опекуны, детей их законной доли - не экспроприировали ли?
Тесно детям, душно, скучно, бедная у них, суровая жизнь. Мы ввели всеобщее обучение, принудительную умственную рабо­ту; существует запись и школьная рекрутчина. Мы взвалили на ре­бенка труд согласования противоположных интересов двух парал­лельных авторитетов.
Школа требует, а родители дают неохотно. Конфликты между семьей и школой ложатся всей тяжестью на ребенка. Родители соли­даризуются с не всегда справедливыми обвинениями ребенка шко­лой, чтобы избавить себя от навязываемой ею над ним опеки.
Солдатская учеба тоже лишь подготовка ко дню, когда призовут солдата к подвигу; но ведь государство солдата обеспечивает всем. Государство дает ему крышу над головой и пищу; мундир, карабин и денежное довольствие являются правом его, не милостыней.
А ребенок, подлежа обязательному всеобщему обучению, дол­жен просить подаяния у родителей или общины.
Женевские законодатели спутали обязанности и права; тон дек­ларации * не требование, а увещание: воззвание к доброй воле, просьба о благосклонности.
Школа создает ритм часов, дней и лет. Школьные работники должны удовлетворять сегодняшние нужды юных граждан. Ребе­нок - существо разумное, он хорошо знает потребности, трудности и помехи своей жизни. Не деспотичные распоряжения, не навязан­ная дисциплина, не недоверчивый контроль, а тактичная договорен­ность, вера в опыт, сотрудничество и совместная жизнь!
Ребенок не глуп; дураков среди них не больше, чем среди взрос­лых. Облаченные в пурпурную мантию лет, как часто мы навязы­ваем бессмысленные, некритичные, невыполнимые предписания! В изумлении останавливается подчас разумный ребенок перед аг­рессией язвительной седовласой глупости. У ребенка есть будущее, но есть и прошлое: памятные события, воспоминания и много часов самых доподлинных одиноких раз­мышлений. Так же как и мы - не иначе,- он помнит и забывает, ценит и недооценивает, логично рассуждает и ошибается, если не знает. Осмотрительно верит и сомневается. Ребенок - иностранец, он не понимает языка, не знает направ­ления улиц, не знает законов и обычаев. Порой предпочитает ос­мотреться сам; трудно - попросит указания и совета. Необходим гид, который вежливо ответит на вопросы.
Уважайте его незнание!
Человек злой, аферист, негодяй воспользуется незнанием ино­странца и ответит невразумительно, умышленно вводя в заблужде­ние. Грубиян буркнет себе под нос. Нет, мы не доброжелательно ос­ведомляем, а грыземся и лаемся с детьми - отчитываем, выговари­ваем, наказываем. Как плачевно убоги были бы знания ребенка, не приобрети он их от ровесников, не подслушай, не выкради из слов и разговоров взрослых.
Уважайте труд познания! Уважайте неудачи и слезы! Не только порванный чулок, но и поцарапанное колено, не толь­ко разбитый стакан, но и порезанный палец, синяк, шишку - а значит, боль.
Клякса в тетрадке - это несчастный случай, неприятность, неудача. «Когда папа прольет чай, мамочка говорит: «Ничего», а мне всегда попадает». Непривычные к боли, обиде, несправедливости, дети глубоко страдают и потому чаще плачут, но даже слезы ребенка вызывают шутливые замечания, кажутся менее важными, сердят. «Ишь, распищался, ревет, скулит, нюни распустил». (Букет слов из словаря взрослых, изобретенный для детского пользования.) Слезы упрямства и каприза - это слезы бессилия и бунта, от­чаянная попытка протеста, призыв на помощь, жалоба на халатность опеки, свидетельство того, что детей неразумно стесняют и при­нуждают, проявление плохого самочувствия и всегда - стра­дание. Уважайте собственность ребенка и его бюджет. Ребенок делит со взрослыми материальные заботы семьи, болезненно чувствует нехватки, сравнивает свою бедность с обеспеченностью соученика, беспокоится из-за несчастных грошей, на которые разоряет семью. Он не желает быть обузой.
А что делать, когда нужно и шапку, и книжку, и на кино; тетрадку, если она исписалась, и карандаш, если его взяли или по­терялся; а ведь хотелось бы и дать что-либо на память близкому другу, и купить пирожное, и одолжить соученику. Столько сущест­венных нужд, желаний и искушений - и нет! Не вопиет ли факт, что в судах для малолетних преобладают именно дела о кражах? Недооценка бюджета ребенка мстит за се­бя - и наказания не помогут. Собственность ребенка - это не хлам, а нищенски убогие материал и орудие труда, надежды и вос­поминания.
Не мнимые, а подлинные сегодняшние заботы и беспокойства, горечь и разочарования юных лет. Ребенок растет. Интенсивнее жизнь, чаще дыхание, живее пульс, ребенок строит себя - его все больше и больше; глубже врастает в жизнь. Растет днем и ночью, и когда спит и когда бодрствует, и когда весел и когда печален, когда шалит и когда стоит перед тобой и кается.
Бывают весны удвоенного труда развития и затишья осени. Вот разрастается костяк, и сердце не поспевает; то недостаток, то избы­ток; иной химизм угасающих и развивающихся желез, иные неожи­данности и беспокойство.
То ему надо бегать - так, как дышать,- бороться, поднимать тяжести, добывать; то затаиться, грезить, предаться грустным воспоминаниям. Попеременно то закалка, то жажда покоя, тепла и удобства. То сильное стремление действовать, то апатия.
Усталость, недомогание (боль, простуда), жарко, холодно, сон­ливость, голод, жажда, недостаток чего-либо или избыток, плохое самочувствие - все это не каприз и не школьная отговорка. Уважайте тайны и отклонения тяжелой работы роста! Уважайте текущий час и сегодняшний день! Как ребенок су­меет жить завтра, если мы не даем ему жить сегодня сознательной, ответственной жизнью? Не топтать, не помыкать, не отдавать в рабство завтрашнему дню, не остужать, не спешить и не гнать. Уважайте каждую отдельную минуту, ибо умрет она и никогда не повторится, и это всегда всерьез; раненая - станет кровоточить, убитая - тревожить призраком дурных воспоминаний. Позволим детям упиваться радостью утра и верить. Именно так хочет ребенок. Ему не жаль времени на сказку, на беседу с собакой, на игру в мяч, на подробное рассматривание картинки, на перерисов­ку буквы, и все это любовно. Он прав.
Мы наивно боимся смерти, не сознавая, что жизнь - это хоро­вод умирающих и вновь рождающихся мгновений. Год - это лишь попытка понять вечность по-будничному. Мир длится столько, сколько улыбка или вздох. Мать хочет воспитать ребенка. Не дож­дется! Снова и снова иная женщина иного встречает и провожает человека.
Мы неумело делим годы на более зрелые и менее зрелые; а ведь нет незрелого сегодня, нет никакой возрастной иерархии, никаких низших и высших рангов боли и радости, надежды и разочарова­ний. Играю ли я или говорю с ребенком - переплелись две одинаково зрелые минуты моей и его жизни; и в толпе детей я всегда на мгно­вение встречаю и провожаю взглядом и улыбкой какого-нибудь ре­бенка. Сержусь ли, мы опять вместе - только моя злая мстительная минута насилует его важную и зрелую минуту жизни. Отрекаться во имя завтра? А чем оно так заманчиво? Мы всегда расписываем его слишком яркими красками. Сбывается предсказа­ние: валится крыша, ибо не уделено должного внимания фундамен­ту здания.
Право ребенка быть тем, что он есть - Что из него будет, кем вырастет? - спрашиваем мы себя с беспокойством.
Хотим, чтобы дети были лучше нас. Грезится нам совершенный человек будущего. Надо бдительно ловить себя на лжи, клеймя одетый в красивые слова эгоизм. Будто самоотречение, а по существу - грубое мошен­ничество.
Мы объяснились с собой и примирились, простили себя и освободили от обязанности исправляться. Плохо нас воспитали. Но поздно! Пороки и недостатки уже укоренились. Не позволяем критико­вать нас детям и не контролируем себя сами»
Отпустили себе грехи и отказались от борьбы, с собой, взвалив эту тяжесть на детей.
Воспитатель поспешно осваивает особые права взрослых: смо­треть не за собой, а за детьми, регистрировать не свои, а детские вины. А вина ребенка - это все, что метит в наш покой, в самолюбие и удобство, восстанавливает против себя и сердит, бьет по привыч­кам, поглощает время и мысли. Мы не признаем упущений без злой воли. Ребенок не знает, не расслышал, не понял, прослушал, ошибся, не сумел, не может - все это его вина. Невезение или плохое само­чувствие, каждая трудность - это вина и злая воля. Недостаточно быстро или слишком быстро и потому недоста­точно исправно выполненная работа - вина: небрежность, лень, рассеянность, нежелание работать.
Невыполнение оскорбительного и невыполнимого требования - вина. И наше поспешное злое подозрение - тоже его вина. Вина ребенка - наши страхи и подозрения и даже его старание ис­правиться. «Вот видишь, когда ты хочешь, ты можешь».
Мы всегда найдем, в чем упрекнуть, и алчно требуем все больше и больше.
Уступаем ли мы тактично, избегаем ли ненужных трений, об­легчаем ли совместную жизнь? Не мы ли сами упрямы, приверед­ливы, задиристы и капризны?
Ребенок привлекает наше внимание, когда мешает и вносит смуту; мы замечаем и помним только эти моменты. И не видим, когда он спокоен, серьезен, сосредоточен. Недооцениваем безгреш­ные минуты беседы с собой, миром, богом. Ребенок вынужден скры­вать свою тоску и внутренние порывы от насмешек и резких замеча­ний; утаивает желание объясниться, не выскажет и решения испра­виться. Не бросит проницательного взгляда, затаит в себе удивление, тревогу, скорбь, гнев, бунт. Мы хотим, чтобы он подпрыгивал и хло­пал в ладоши - он и показывает ухмыляющееся лицо шута. Громко говорят о себе плохие поступки и плохие дети, заглушая шепот добра, но добра в тысячу раз больше, чем зла. Добро сильно и несокрушимо. Неправда, что легче испортить, чем исправить. Мы тренируем свое внимание и изобретательность в высматрива­нии зла, в расследовании, в вынюхивании, в выслеживании, в пресле­довании, в ловле с поличным, в дурных предвидениях и в оскорби­тельных подозрениях.
(Разве мы приглядываем за стариками, чтобы не играли в фут­бол? Какая мерзость - упорное выслеживание у детей онанизма.)
Один из мальчиков хлопнул дверью, одна постель плохо постлана, одно пальто запропало, одна клякса в тетрадке. Если мы и не отчитываем, то уж, во всяком случае, ворчим, вместо того чтобы ра­доваться, что лишь один, одна, одно.
Мы слышим жалобы и споры, но насколько больше прощений, уступок, помощи, заботы, услуг, уроков, глубоких и красивых влия­ний! Даже задиры и злюки не только заставляют лить слезы, но и расцветать улыбки.
Ленивые, мы хотим, чтобы никто и никогда, чтобы из десяти ты­сяч секунд школьного дня (сосчитай) не было ни одной трудной.
Почему ребенок для одного воспитателя плох, а для другого хо­рош? Мы требуем стандарта добродетелей и поведения и, сверх того, по нашему усмотрению и образцу.
Найдешь ли в истории пример подобной тирании? Поколение Не­ронов расплодилось.
Кроме здоровья, бывают и недомогания, кроме достоинств и по­ложительных качеств - недостатки и пороки.
Кроме небольшого числа детей, растущих в обстановке веселья и празднеств, для кого жизнь - сказка и величавая легенда, довер­чивых и добродушных, существует основная масса детей, кому с юных лет мир жестко и без прикрас гласит суровые истины.
Испорченные презрительным помыканием некультурности и бедности или чувственно ласковым пренебрежением пресыщенно­сти и лоска...
Испачканные, недоверчивые, восстановленные против людей, не плохие.
Для ребенка пример не только дом, но и коридор, двор, улица. Ребенок говорит языком окружающих - высказывает их взгляды, повторяет их жесты, подражает их поступкам. Мы не знаем чистого ребенка - каждый в той или иной степени загрязнен.
О, как он быстро высвобождается и очищается! От этого не ле­чат, это смывают; ребенок рад, что нашел себя, и охотно помогает. Стосковался по бане и улыбается тебе и себе.
Такие наивные триумфы из повести о сиротках одерживает каждый воспитатель; случаи эти сбивают с толку некритически мы­слящих моралистов, что, мол, легко. Халтурщик рад-радешенек, чес­толюбивый приписывает заслугу себе, а деспота сердит, что так вы­ходит не всегда; одни хотят всюду добиться подобных результатов, увеличивая дозу убеждения, другие - нажима.
Кроме детей лишь загрязненных встречаются и с ушибами и ра­нами; колотые раны не оставляют шрамов и сами затягиваются под чистой повязкой; чтобы зажили рваные раны, приходится дольше ждать, остаются болезненные рубцы; их нельзя задевать. Коросты и язвы требуют большего старания и терпения. Говорят: тело заживает; хотелось бы добавить: и душа.
Сколько мелких ссадин и инфекций в школе и интернате, сколько соблазнов и неотвязных нашептываний; а как мимолетно и невинно их действие! Не будем опасаться грозных эпидемий там, где атмо­сфера интерната здоровая, где много кислорода и света.
Как мудр, постепенен и чудесен процесс выздоровления! Сколь­ко в крови, соках, тканях важных тайн! Как каждая нарушенная функция и затронутый орган стараются восстановить равновесие и справиться со своим заданием! Сколько чудес в росте растения и че­ловека - в сердце, в мозгу, в дыхании! Самое маленькое волнение или напряжение - и уже сильнее трепыхается сердце, уже чаще пульс.
Так же силен и стоек дух ребенка. Существует моральная устой­чивость и чуткая совесть. Неправда, что дети легко заражаются.
И верно, поздно, к сожалению, попала педология в школьные программы. Нельзя проникнуться уважением к таинству исправле­ния, не поняв гармонии тела.
Халтурный диагноз валит в одну кучу детей подвижных, самолю­бивых, с критическим направлением ума, всех «неудобных», но здо­ровых и чистых - вместе с обиженными, надутыми, недоверчивыми - загрязненными, искушенными, легкомысленными, послушно следующими дурным примерам. Незрелый, небрежный, поверхност­ный взгляд смешивает, путает их с редко встречающимися преступ­ными, отягощенными дурными задатками детьми.
(Мы, взрослые, не только сумели обезвредить пасынков судьбы, но и умело пользуемся трудом отверженных.)
Вынужденные жить вместе с ними, здоровые дети вдвойне стра­дают: их обижают и втягивают в преступления.
Ну, а мы? Не обвиняем ли легкомысленно всех ребят огулом, не навязываем ли солидарную ответственность?
«Вот они какие, вот на что они способны». Наитягчайшая, пожалуй, несправедливость.
Потомство пьянства, насилия и исступления. Проступки - эхо не внешнего, а внутреннего наказа. Черные минуты, когда ребенок понял, что он иной, что ничего не поделаешь, он - калека и его пре­дадут анафеме и затравят. Первое решение - бороться с силой, ко­торая диктует ему дурные поступки. Что другим далось даром, так легко, что в других пустяк и повседневность - погожие дни ду­шевного равновесия,- он получает в награду за кровавый поединок с самим собой. Он ищет помощи и, если доверится - льнет к тебе, просит, требует: «Спасите!» Проведал о тайне и жаждет исправиться раз и навсегда, сразу, одним усилием.
Вместо того чтобы благоразумно сдерживать легкомысленный порыв, отдалять решение исправиться, мы неуклюже поощряем и ус­коряем. Ребенок хочет высвободиться, а мы стараемся уловить в се­ти; он хочет вырваться, а мы готовим коварные силки. Дети жаждут явно и прямо, а мы учим только скрывать. Дети дарят нам день, це­лый, долгий и без изъяна, а мы отвергаем его за одно дурное мгно­вение. Стоит ли это делать?
Ребенок мочился под себя ежедневно, теперь реже, было лучше, пять ухудшение - не беда! Дольше перерывы между приступами эпилептика. Реже кашляет, спала температура у больного туберкулёзом. Еще и не лучше, но нет ухудшения. И это врач ставит в плюс лечению. Здесь ничего не выманишь и не заставишь.
Отчаявшиеся, полные бунта и презрения к покорному, льстивому братству добродетели, стоят ребята перед воспитателем, сохранив, быть может, единственную и последнюю святыню - нелюбовь к лицемерию. И эту святыню мы хотим повалить и исполосовать! Мы совершаем кровавое преступление, обрушивая на ребят холод и пытки, и зверски подавляем не сам бунт, а его неприкрытость, легкомысленно раскаляя добела ненависть к коварству и к ханжеству.
Дети не отказываются от плана мести, а откладывают, поджидая удобного случая. И если они верят в добро - затаят в глубине души эту тоску по добру.
- Зачем вы родили меня? Кто просил у вас эту собачью жизнь?
Перехожу к раскрытию сокровеннейших тайн, к труднейшему разъяснению. Для нарушений и упущений достаточно терпеливой и дружеской снисходительности; преступным детям необходима любовь. Их гневный бунт справедлив. Надо понять сердцем их обиду на гладкую добродетель и заключить союз с одиноким заклейменным проступком. Когда же, как не сейчас, одарить его цветком улыбки? В исправительных домах - еще инквизиция, пытки средневековых наказаний, солидарная ожесточенность и мстительность узаконенных гонений. Разве вы не видите, что самым хорошим ребятам жаль этих самых плохих: чем они виноваты?
* * *
Недавно смиренный врач послушно подавал больным сладкие сиропы и горькие микстуры; связывал горячечных больных, пускал
кровь и морил голодом в мрачных преддвериях кладбища. Безучастный к бедноте, угождал имущим. Но вот он стал требовать - и получил.
Врач * завоевал детям пространство и солнце, как, к нашему стыду генерал * дал ребенку движение, веселое приключение, радость товарищеской услуги, наказ честно жить в беседах у лагерного костра под усеянным звездами небом.
Л какова роль наших воспитателей? Каков их участок работы?
Страж стен и мебели, тишины во дворе, чистоты ушей и пола; пастух, который следит, чтобы скот не лез в потраву, не мешал работе и весёлому отдыху взрослых; хранитель рваных штанов и башмаков и скупой раздатчик каши. Страж льгот взрослых и ленивый исполнитель их дилетантских капризов. Ларек со страхами и предостережениями, лоток с моральным барахлом, продажа на вынос денатурированного знания, которое лишает смелости, запутывает и усыпляет, вместо того, чтобы пробуждать, оживлять и радовать. Агенты дешевой добродетели, мы должны навязывать детям почитание и покорность и помогать взрослым расчувствоваться и приятно поволноваться. За жалкие гроши созидать солидное будущее, обманывать и утаивать, что дети - это мас­са, воля, сила и право. Врач вырвал ребенка из пасти у смерти, задача воспитателей дать ему жизнь, завоевать для него право быть ребенком.
Исследователи решили, что человек зрелый руководствуется серьезными побуждениями, ребенок - импульсивен; взрослый - логичен, ребенок во власти прихоти воображения; у взрослого есть характер и определенный моральный облик, ребенок запутался в хаосе инстинктов и желаний. Ребенка изучают не как отличающую­ся, а как низшую, более слабую и бедную психическую организа­цию. Будто все взрослые - ученые-профессора.
А взрослый - это сплошной винегрет, захолустье взглядов и убеждений, психология стада, суеверие и привычки, легкомыслен­ные поступки отцов и матерей, взрослая жизнь сплошь, от начала и до конца, безответственна! Беспечность, лень, тупое упрямство, не­домыслие, нелепости, безумство и пьяные выходки взрослых...
...И детская серьезность, рассудительность и уравновешенность, солидные обязательства, опыт в своей области, капитал верных суж­дений и оценок, полная такта умеренность требований, тонкость чувств, безошибочное чувство справедливости.
Каждый ли из нас обыграет ребенка в шахматы?
Давайте требовать уважения к ясным глазам, гладкой коже, юному усилию и доверчивости. Чем же почтеннее угасший взор, покры­тый морщинами лоб, жесткие седины и согбенная покорность судьбе? Восход и закат солнца. Утренняя и вечерняя молитва. И вдох, и выдох, и сокращение, и расслабление сердца.
Солдат все солдат - и когда идет в бой, и когда возвращается, покрытый пылью.
Растет новое поколение, вздымается новая волна. Идут и с недо­статками, и с достоинствами; дайте условия, чтобы дети вырастали более хорошими! Нам не выиграть тяжбы с гробом нездоровой на­следственности, ведь не скажем мы василькам, чтобы стали хлебами.
Мы не волшебники - и не хотим быть шарлатанами. Отрекаем­ся от лицемерной тоски по совершенным детям. Требуем: устраните голод, холод, сырость, духоту, тесноту, пере­население!
Это вы плодите больных и калек, вы создаете условия для бунта и инфекции: ваше легкомыслие и отсутствие согласия.
Внимание: современную жизнь формирует грубый хищник, homo rapax: это он диктует методы действий. Ложь - его уступки сла­бым, фальшь - почет старцу, равноправие женщины и любовь к ребенку. Скитается по белу свету бездомная Золушка - чувство. А ведь именно дети - князья чувств, поэты и мыслители. Уважайте, если не почитайте, чистое, ясное, непорочное святое детство!

КАК ЛЮБИТЬ РЕБЕНКА

Ребенок в семье
1. Как, когда, сколько, почему?
Я предвижу много вопросов, которые ждут ответа и сомне­ний, нуждающихся в разъяснении.
И отвечаю:- Не знаю.
Всякий раз, когда, отложив книгу, ты начинаешь раздумывать, книга достигла цели. Если же, быстро листая страницы, ты станешь искать предписания и рецепты, досадуя, что их мало, знай: если и есть тут советы и указания, это вышло само собою, вопреки воле автора.
Я не знаю и не могу знать, как неизвестные мне родители могут в неизвестных мне условиях воспитывать неизвестного мне ребенка, подчеркиваю - «могут», а не «хотят», а не «обязаны».
В «не знаю» для науки - первозданный хаос, рождение новых мыслей, все более близких истине. В «не знаю» для ума, неискушен­ного в научном мышлении,- мучительная пустота.
Я хочу научить понимать и любить это дивное, полное жизни и ярчайших неожиданностей творческое «не знаю» современной науки о ребенке.
Я хочу, чтобы поняли: никакая книга, никакой врач не заменят собственной зоркой мысли и внимательного наблюдения.
Часто можно встретить мнение, что материнство облагораживает женщину, что лишь как мать она созревает духовно. Да, материнство ставит огненными буквами вопросы, охватывающие все стороны внешнего и внутреннего мира, но их можно и не заметить, трусливо отодвинуть в далекое будущее или возмущаться, что нельзя купить их решение.
Велеть кому-нибудь дать тебе готовые мысли - это поручить другой женщине родить твое дитя. Есть мысли, которые надо само­му рожать в муках, и они-то самые ценные. Это они решают, дашь ли ты, мать, грудь или вымя, воспитаешь как человек или как самка, станешь руководить или повлечешь на ремне принуждения или, пока ребенок мал, будешь играть им, находя в детских ласках до­полнение к скупым или немилым ласкам супруга, а потом, чуть под­растет, бросишь без призора или захочешь переламывать.
2. Ты говоришь: «Мой ребенок».
Когда тебе и говорить это, как не во время беременности?
Биение крохотного, словно персиковая косточка, сердца - эхо твоего пульса. Твое дыхание несет кислород и ему. Одна кровь те­чет и в нем, и в тебе - и ни единая алая капля крови еще не знает, останется она твоей или его или прольется и умрет, как дань, взи­маемая таинством зачатия и родов. Кусок хлеба, который ты жуешь,- материал ему на созидание ножек, на которые он встанет и …

(ждите продолжения публикации)